Коронавирус, спад производства во всём мире, срыв соглашения ОПЕК+ и новая сделка, которая ограничивает добычу нефти, – всё это сказалось на состоянии российской нефтегазовой промышленности. Однако это далеко не главные факторы, ослабляющие отрасль. Партнер информационно-консалтингового агентства RusEnergy Михаил Крутихин рассказал о проблемах добычи нефти и газа, которые накапливались годами.
– Как чувствует себя нефтегазовая отрасль сейчас, когда пик заболеваемости вроде бы позади? Какие проблемы есть у этой промышленности и виновата ли в них пандемия?
– Первая явная проблема – это падение нефтяных цен. Сейчас они выправились и составляют ниже 40$ за баррель на нефть марки Brent. В долгосрочной перспективе цены скорее всего испытают сильное давление, поскольку в мире очень много так называемой «лишней» нефти, и этот нефтяной «навес» над рынком убрать не получается. Предложение ещё долго будет превышать спрос. В этих условиях российская нефть, себестоимость добычи и транспортировки которой гораздо выше, чем, например, у саудовской или у кувейтской нефти, проигрывает мировое соревнование. Поэтому нефтедобывающим компаниям в нашей стране может прийтись очень и очень несладко.
Вторая проблема – ухудшение качества запасов нефти, о чем два года назад на заседании правительства докладывали Министерство энергетики и Министерство природных ресурсов. Если мы будем продолжать работу, не восполняя добытое запасы теми, которые разведали и которые по себестоимости проходят на рынок, то где-то к 2035 году Россия потеряет 40% своего объема добычи. Уже сейчас 70% всей оставшейся нефти в стране считаются трудноизвлекаемыми – разрабатывать их выгодно только при цене 80$ за баррель. В этом нет ничьей вины – это объективное ухудшение состояния отрасли.
В-третьих, отрасль ослабляет несовершенство российской финансовой и налоговой системы. Нефтяные компании, которые занимаются разведкой, прекрасно понимают, что инвестировать в новые проекты добычи нефти рискованно. Окупаемость этих вложений наступит в лучшем случае лет через семь, а в среднем – 10–15. Что случится с российской налоговой системой и финансовыми показателями за этот срок, никто предсказать не может, потому что налоговые правила меняются по десятку раз в год. Нефтяные компании вряд ли готовы вкладываться в новые проекты и 10 лет терпеть отрицательный денежный поток. Вместо этого они сокращают расходы на новые проекты, на разведку запасов и занимаются высасыванием остатков нефти из действующих месторождений, где появляются новые скважины, применяются методы вторичного, третичного воздействия на пласт. Лишь был высосать оттуда всё, что ещё можно, без особых дополнительных затрат. Это ускоряет опустошение имеющихся запасов.
Четвёртая беда – это искаженная структура российской нефтяной отрасли. Если в 1995 году на долю государства в добыче нефти приходилось примерно 7,5% объёмов, то сейчас – больше 63%. За это время под флагом приватизации в отрасли прошла деприватизация: частные компании превратились в государственную собственность и вошли в состав «Газпрома» и «Роснефти». И теперь чиновники, которые получили в собственность нефтяную компанию, извлекают доход не из прибыли, а через максимизацию издержек: чем больше они потратят, чем более раздутыми окажутся сметы, тем больше госслужащие положат себе в карман. Чиновник с такой психологией во главе отраслевых компаний – это огромная беда.
– Рейтинг инвестиционной активности в России прошлого года показал, что в стране больше всего денег вливают в нефтегазовый сектор. Это значит, что добыча углеводородов еще долго будет основным бизнесом страны?
– В Доктрине энергетической безопасности России написано, что основа развития энергетики – это ископаемые виды топлива. Альтернативные источники энергии , энергосбережение, энергоэффективность, диверсификация источников топлива – всё это относится либо к рубрике риски, либо вызовы. А главное направление в энергетике – это то, от чего в развитых странах предпочитают постепенно отказываются, переходя на чистую энергетику, декарбонизацию. В России же передовые направления энергетики не просто игнорируются – они признаются рисками и вызовами, и страна продолжает ориентироваться на уголь, нефть и газ.
– Зачем России вообще продавать нефть, а не вкладываться в её переработку, чтобы потом продавать продукты нефтехимии?
– Давайте посчитаем, во сколько это обойдется. Понятно, что полиэтилен или полипропилен можно продать дороже, чем газ или нефть, которые были использованы для переработки. Однако на рынке нефтепродуктов не просто конкуренция, а конкуренция очень дешёвых по себестоимости поставщиков. Так, 10% полиэтилена дает миру Саудовская Аравия. Китайцы заполнили рынок изделиями из дешёвой пластмассы. Поэтому если в России построить нефтехимическое предприятие близко к источнику сырья, то потом нужно экспортировать продукцию этого предприятия, себестоимость которой будет вдвое дороже, чем предлагает любой иностранный конкурент. И даже если мы организуем такое производство в России, кому мы продадим товары? Внутренний рынок не растёт, а если и растёт, то незначительно. Зарубежный рынок перегрет дешёвыми иностранными поставками. Поэтому такое производство не сможет найти для себя рынок сбыта.
– Как на состояние отрасли повлияли весенние события, связанные с соглашением ОПЕК+, когда Россия сначала разорвала сделку, а потом согласилась на неё с большими уступками?
– Стране пришлось притормозить добычу буквально на 20% к объему добычи по прежнему соглашению. Вернуться к объёмам, которые существовали до этого соглашения, полностью уже не удастся – это обойдется очень дорого, компании просто не будут вкладывать в это деньги.
– Они уже сократили штаты, закрыли какие-то проекты?
– Сокращение штатов было незначительным. Россия вообще отличается тем, что количество кадров на единицу добытой продукции вдвое выше, чем в любой западной или даже азиатской компании. Сократили доходы подрядчиков, но не очень сильно. Сейчас отключают очень мало скважин – если малорентабельные скважины, которые добывают, условно говоря, два ведра нефти в месяц (а таких в России около 180 тысяч), начать закрывать, извлекать оттуда насосное оборудование, то потом придётся его ремонтировать и вставлять обратно. Эти работы никогда не окупятся. Поэтому выход из этой ситуации – либо переводить хорошо работающие скважины на периодическое отключение, либо сокращать добычу другими способами. Но долго это продолжаться не может. Вернуться к прежним объёмам добычи отрасль не в состоянии.
– После пандемии спрос китайской промышленности на нефть и газ упал. Это тревожно, потому что Россия ориентируется на этот рынок. С чем это связано?
– У Китая своя собственная политика в этом направлении. Во-первых, там действительно был большой спад промышленного производства. Во-вторых, Китай сейчас в основном ориентируется на развитие собственных запасов и на получение сжиженного природного газа. На побережье строятся новые мощные терминалы по приёму СПГ в тех районах, куда, по замыслу «Газпрома», должен прийти российский газ. При этом в Китае активно разрабатывают альтернативные источники энергии.
– Вы сказали, что многие страны сейчас отказываются от нефти и газа в пользу альтернативных источников энергии. Возможно ли, что в обозримом будущем какие-то страны вообще откажутся от углеводородов?
– Европа – прекрасный тому пример. Скажем, в Дании добыча электроэнергии из альтернативных источников – ветряных и солнечных – перекрывает всё, что датчане могли бы получить от нефти, газа и угля. При этом у них есть развитая энергосеть, связанная с другими странами, они могут перебрасывать потоки энергии туда и обратно. По такому же пути, как ни странно, решила идти Саудовская Аравия, где сокращают использование нефти в качестве топлива на электростанциях и переводят строящиеся передовые города на альтернативное источники энергии. А сверхдешёвую нефть отправляют на экспорт.
Нефть с рынка никуда не денется – она всё равно нужна для нефтехимии, например, для изготовления асфальта. К тому же не все двигатели внутреннего сгорания будут запрещены – какие-то машины будут еще долго ездить и пользоваться спросом. Поэтому нельзя сразу «хоронить» нефть и газ. Отказ от них – это очень длительный процесс.